«Про всенародное наше Вчера…»

Про всенародное наше Вчера
Про древность я говорю.
Про вечность. Про эти вот вечера,
Про эту зарю.

Про вызревающее в борозде,
Взрыхленной плугом эпох
Семя, подобное тихой звезде,
Но солнечное, как Бог.

Не заговорщик я, не бандит —
Я вестник другого дня.
А тех, кто сегодняшнему кадит, —
Достаточно без меня.

--Даниил Андреев

Сквозь тюремные стены

Завершается труд, раскрывается вся панорама:
Из невиданных руд, для постройки извлек я металл,
Плиты слова, как бут, обгранил для желанного храма,
Из отесанных груд, многотонный устой создавал.

Будет ярус другой: в нем пространство предстанет огромней.
Будет сфера — с игрой золотых полукруглых полос...
Камня хватит: вдали, за излучиной каменоломни
Блеском утра залит непочатый гранитный колосс.

Если жизнь и покой суждены мне в клокочущем мире,
Я надежной киркой глыбы камня от глыб оторву,
И, невзгодам вразрез, будет радость — все шире и шире
Видеть купол и крест, довершаемые наяву.

Мне, слепцу и рабу, наважденья ночей расторгая,
Указуя тропу к обретенью заоблачных прав,
Все поняв и простив, отдала этот труд Всеблагая,
Ослепительный миф — свет грядущего — предуказав.

Нет! не зодчим, дворцы создающим под солнцем и ветром,
Купола и венцы возводя в голубой окоем —
В недрах русской тюрьмы я тружусь над таинственным метром
До рассветной каймы в тусклооком окошке моем.

Дни скорбей и труда — эти грузные, косные годы
Рухнут вниз, как обвал — уже вольные дали видны,
Никогда, никогда не впивал я столь дивной свободы,
Никогда не вдыхал всею грудью такой глубины!

В круг последних мытарств я с народом безбрежным вступаю —
Миллионная нить в глубине мирового узла...
Сквозь крушение царств проведи до заветного края,
Ты, что можешь хранить и листок придорожный от зла!

--Даниил Андреев

«Не обман, не корысть, не злодейство…»

Не обман, не корысть, не злодейство 

и не хитрости ремесла —

просто-напросто кончилось действо:

к океану река принесла.

Плыл я, плыл по течению жизни,

и выныривал я, и тонул,

и не думал, что на сердце брызнет

этот ровный уверенный гул.

Вот он, рядом совсем, за холмами.

Кака раскаты его широки!

И спасаться не кинешься к маме —

мама там, у истоков реки.

Что же делать? Вилять и кружиться,

замирать от предчувствья беды,

оттого, что морская водица

солонее речной воды?

Оттого, что бескровен и светел

небосвод надо мною встает,

что холодный торжественный ветер

слишком рано лицо обдает?

Но ведь были речные излуки

и рассвет был спокоен и тих,

и счастливые женские руки

трепетали в ладонях моих!

Так спасибо им всем: человеку,

птичьим гнездам, и ветвям дубов,

и тому, кто пустил эту реку

вдоль таких золотых берегов!

А теперь все припомнить уроки,

весь судьбою подаренный путь

и шагнуть в этот ветер широкий,

с благодарной улыбкой шагнуть!

 

--Евгений Храмов

«Что за жизнь в те времена вершилась…»

Что за жизнь в те времена вершилась!

Римская империя крошилась,

Варвары врывались в города.

Что ни день властителей паденье,

Областей отдельных отпаденье —

Очень было весело тогда.

Был вчера мозольный оператор,

Нынче стал великий император,

Завтра - не останется следа.

Выбежал за водкой — не вернулся.

Мирный пахарь волком обернулся.

Очень было весело тогда.

Вот она, эпоха катаклизма

Торжество идей феодализма,

Низверженье всяческих святынь.

А на крышах Рима и Вероны

Милые античные вороны

Всё долбят ненужную латынь.

 

--Евгений Храмов

«Зачем лицо дано ему…»

Зачем лицо дано ему,

на все другие так похожее?

Кому поставлю я в вину,

что в утро самое погожее

и в самый слякотный из дней,

когда земля не твердь, а жижица,

забыл ли, думаю ль о ней, 

его лицо навстречу движется?

Повсюду виден он и слышен,

и от него не убежишь,

Как тысячи таких же рыжих,

соперник мой курнос и рыж.

Нет, кто любим моей любимой,

от всех отличным должен быть!

Тем горе и непоправимо —

оно обыденно, как быт...

--Евгений Храмов

«Август месяц падающих звезд…»

Август месяц падающих звезд,
в небе вспышки молний вечерами.
Звезды падают в густой овес
в поле за далекими холмами.
Кажется, что небосвод померк,
ангелы остались без работы
Но глаза свои подымешь вверх —
в небе звезд по-прежнему без счета.
Сколько б человек обманут не был,
У него надежд что звезд под небом

--Евгений Храмов

Незабытый

Как живешь,
незабытый мой?
Сыплет снег,
тает снег,
не затоптан,
еще живой
надежды побег!

Сквозь сон,
сквозь листы газет,
сквозь мебели и грузовики,
сквозь все
я вижу твое лицо,
как город,
куда из глухой провинции
я дотащусь пешком,
босиком,
летом, зимой,
главный город мой.

Как за тебя мне страшно!
Лба упрямая башня.
Весь из углов,
резких, нетерпеливых слов,
слишком упрям,
слишком прям...

*

Разве ты великан?
Почему ты мне
заслонил просторы?
За твоими плечами
еле видны
маленькие леса и горы.
Если ты великан,
почему я рядом с тобой
связана по рукам?
Точно гляжу из норы.
Разве ты великан?
Ты жесток,
а великаны добры.

*

Снег, снег,
ты нужнее всех!
Снегом белым
не заполнишь пробела.
Улицы, как всегда,
дома обжитые.
А мне куда?
Постучусь в общежитие.
Там народу сколько!
Неужели не найдут койку?
Будет работа и хлеб,
будет крыша и свет.

*

Когда меня ломала
любовь,
тяжелая как тиф,
меня лечил звонком —
профком.
По утрам, как синицы,
звонили мне ученицы.
Прислали поздравленье
на Новый Год
как на выздоровленье!

Когда побежденная,
с поля боя
уходит любовь в подполье,
в этой боли и скорби
что мне подспорье?
Вот эти строки,
бумаги стопки,
моя типография,
мой станок,
мои листовки.

*

Мать стирает, стирает,
рубаха на ней сырая,
а я, как неживая,
сижу — «переживаю»...
Хватит жевать-переживать!
Что было, то было.
Постираю с мылом
бельишко-белье,
житьишко свое.
Мою-мою,
мылю-мылю, —
воду парную
из корыта вылью,
сполосну все набело,
грязи — как не было!
Протяну веревку,
встряхну простынь,
может, я задумалась просто?
Наглажу, наглажу,
может, все и налажу.

--Эльмира Котляр

«По мостовой автомобили…»

По мостовой автомобили
плыли.
Шла женщина.
По кромочке земли
постукивали костыли.
Откинув голову
и узенькую спину,
себя
до пыльной туфельки
собрав в пружину,
вперед
она бросает тело,
как в пролет,
как отрывается парашютист
в полет,
так,
будто жизни стоит
каждый шаг.
Идет, сосредоточенна,
строга,
и плотно
приземляется нога.
И под ее ногой
лежит дорожный прах,
как побежденный,
пригвожденный
враг!

--Эльмира Котляр

«Плясало надменное пламя…»

Плясало надменное пламя,
И я, выбиваясь из сил,
Ненужными бредил делами
И лишние вещи носил.

Но ветер предзимник лютует,
И волос уже поседел,
И возраст сурово диктует
От лишних избавиться дел.

Насущное видится резче
Глазами разумной жены.
Прощайте, ненужные вещи!
О, как вы мне были нужны!

Останется нужное только,
Нужнейшая самая часть,
Но жизни заметная долька
От жизни успела отпасть

--Александр Межиров

«Давайте выпьем горького вина…»

Давайте выпьем горького вина,
А если есть, то лучше сладкой водки,
Пока звезда в окне еще видна,
Единственная в нашем околотке.

Ведь через час погаснет и она,
И станет в небе грустно и уныло.
Давайте выпьем горького вина
За все, что будет и за все, что было.

За счастье быть любимым и любить,
За то, чем за него потом заплатим,
За то, что днем стараемся забыть,
За то, о чем ночами горько плачем

--Евгений Храмов

«Я тебя проводил и пошел по Москве…»

Я тебя проводил и пошел по Москве,

присмиревшей от зноя

  и странно пустынной.

Со Страстного свернул

  на Нарышкинский сквер

и спустился по Трубной

  и пошел по Неглинной.

Здесь когда-то я прожил

  несколько лет,

помню лестничный запах мочи

  и обеда.

Дома этого нет.

От него только след

на кирпичной стене

  великана-соседа.

Где его население?

Теплый ли Стан,

Строгино приютило их иль Бирюлево?

Только вечная вывеска "Узбекистан"

на меня посмотрела,

  не молвив ни слова.

Что я думал?

О том, сколько фальши и лжи

я узнал в этом доме.

  А дальше?

А дальше я подумал о том,

  что кончается жизнь,

хорошо б ее кончить без лжи

  и без фальши.

А еще я подумал в непонятной тоске,

что не выдержу

  и позвоню тебе завтра...

Вот что было со мной,

  пока шел по Москве

от начала Неглинной

  до Малого Театра.

--Евгений Храмов

Нежность

Да, нежность тихо-тихо так подкрадывается,
Баюкает так мерно, как прибой.
Как будто бы за что-то там оправдывается,
Смиряется и жертвует собой.
Она предупредительна, как счастьице,
Улыбчива, как море вдалеке.
Та нежность, как приладится, так ластится.
Лепечет имя. Гладит по щеке.
На пепелище, сжатое любовью,
На войлочных подошвах вышла ты.
К ней, как сиделка, села к изголовью
И подала осенние цветы.

О нежность, ты прилежность принадлежности,
Ты вырасти из милости могла,
Из чувства долга или так, из вежливости.
Ты думала — природу обвела!
Из жалобности выросла, из жалости.
Ты можешь обмануть и заманить.
Я думаю порой о неизбежности...
Огонь над пеплом. Да, огонь в крови.
А трудно будет этой жалкой нежности
Когда любовь потребует любви

--Михаил Луконин

Летучая мышь

За оградой маки пахнут пряно
Там девочка играет по ночам.
Я не могу играть на фортепиано —
Я не обучен нотам и ключам.

Боюсь касаться я рояльных клавиш
Тупой костяшкой пальца своего  —
Ткнешь посильней и вмятину оставишь
На хрупкой белой косточке его.

А под ее рукой, рукой ребенка
Рояль живет и плача и звеня...
Сегодня эта глупая девчонка
Опять пытает музыкой меня

И вот в ночи растет глухая смута,
Редеет мгла и в уши бьет прибой
И вздрагивает грудь и почему-то
Я снова недоволен сам собой.

Я тяжко подниму с подушки голову
Вокруг светло, как днем...
Дом, озаренный голубым огнем
Весь светится как дерево гнилое...

Аккорды тяжкий ускоряют бег...
Что это? Гимн? Рапсодия? Соната?
Так на огонь из тьмы глядел когда-то
Суровый первобытный человек...

И я стою... и не могу ступить ни шагу
И ветер весь расплылся в облаках
И я, стыдясь, размазываю влагу
По грубому загару на щеках.

А по утрам, из дома с синей крышей,
Выходит девочка с лицом летучей мыши
Рукой отводит ветку бузины...
Глаза ее недвижны и грустны

Она стоит в тени большого дуба
И смотрит в даль, в просторы желтых нив
Беспомощные руки уронив
Сутула, большерота, бледногуба...
Потом идет она из сада прочь
И молча ждет, когда наступит ночь

Я тоже жду, я полон недовольства
Я как свиданья жду минуты той
Когда мной овладеет беспокойство
Рожденное великой красотой

Когда начнет трухлявая ограда
Зеленое сиянье излучать.
А ты красива и тебе не надо
Писать стихи и ноты изучать...

--Эдуард Асадов (?)

Дождь

Как длинные нити, нетихнущий дождь
Сквозь серое небо, и полон и тощ,
Над квадратами луга, над кубами рощ
Струится нетихнущий дождь,
Томительный дождь,
Дождь...

Так он льет со вчера,
Так он мокрые тянет лоскутья
С тверди серой и черной;
Терпеливый, упорный,
Так он льет со вчера
На перепутья,
Необорный.

По путям,
Что ведут от полей к городам,
По дорогам, безмерно скривленным,
Шагом сонным,
Монотонным,
Утомленным,
Словно дроги путем похоронным,
Проезжают возы, в колеях,
Для того без конца пареллельных,
Что они исчезают в ночных небесах,
И сливаются в далях предельных...
А вода
Час за часом, струится всегда;
Плачут травы, деревья и домы
В бесконечности краткой истомы...
Перейдя за гнилые плотины,
Разливаются реки в долины
Серой пеной,
И плывет унесенное сено;

Ветер хлещет орешник и ивы;
И, хвостами в воде шевеля,
Стадо черных быков наполняет мычаньем поля;
Вечер близится; тени — пугливы,
и неслышно ложатся вдоль сумрачных рощ;
Твердь — все та же;
Так же льется нетихнущий дождь,
Долгий дождь,
Дождь густой и прозрачный как сажа.
Долгий дождь
Нити вытянул ровно и прямо;
Ткет ногтями своими упрямо —

Петля за петлей, стежок за стежком
Одеянье,
Закрывая в свой плащ каждый дом,
Каждое зданье,
В плащ изодранный, жалкий,
Что виснет тряпьем,
Как на палке...
Голубятня под крышей зубчатой;
Слуховое оконце, бумагой заткнутое грубо;
/Водосточные трубы,
Что крестом стоят над коньком;

На мельницах крылья с заплатой;
Крест над родной колокольней, —
Под долгим дождем,
Непрерывным дождем
Умирают зимой в агонии безбольной...
О, нетихнущий дождь,
В серых нитях, в морщинах, с большой
бородой

Водяной!
О, нетихнущий дождь
Старых стран,
Многодневный, седой, облеченный в туман!

--Эмиль Верхарн / в пер. Валерия Брюсова

«Стоят веками звезды…»

Стоят веками звезды
Недвижно в небесах
И друг на друга смотрят
С тоской любви в глазах.

И говорят друг с другом
Тем чудным языком,
Что никакому в мире
Лингвисту незнаком.

Но я разгадал его тайны
И мне не забыть тот язык.
Грамматикой служил мне
Любимой нежный лик.

--Генрих Гейне / в пер. Вильгельма Левика

Enfant Perdu

Как часовой, на рубеже свободы
Лицом к врагу стоял я тридцать лет.
Я знал, что здесь мои промчатся годы,
И я не ждал ни славы, ни побед.

Пока друзья храпели беззаботно,
Я бодрствовал, глаза вперив во мрак.
(В иные дни прилег бы сам охотно,
Но спать не мог под храп лихих вояк.)

Порой от страха сердце холодело
(Ничто не страшно только дураку!)  — 
Для бодрости высвистывал я смело
Сатиры злой звенящую строку.

Ружье в руке, всегда на страже ухо — 
Кто б ни был враг, ему один конец!
Вогнал я многим в мерзостное брюхо
Мой раскаленный, мстительный свинец.

Но что таить! М враг стрелял порою
Без промаха! — забыл я ранам счет.
Теперь — увы! я все равно не скрою — 
Слабеет тело, кровь моя течет...

Свободен пост! Мое слабеет тело...
Один упал — другой сменил бойца!
Я не сдаюсь! Еще оружье цело,
И только кровь иссякла до конца.

--Генрих Гейне / в пер. Вильгельма Левика

«Сердитый ветер надел штаны…»

Сердитый ветер надел штаны,
Свои штаны водяные,
Он волны хлещет, а волны черны,
Бегут и ревут как шальные.
Потопом обрушился весь небосвод,
Гуляет шторм на просторе.
Вот-вот старуха-ночь зальет,
Затопит старое море!
О снасти чайка бьется крылом,
Дрожит и спрятаться хочет,
И хрипло кричит — колдовским языком
Несчастье нам пророчит.

--Генрих Гейне / в пер. Вильгельма Левика